Чтение художественного текста требует от читателя включенности в процесс создания текста. Неважно, что текст уже создан - вы заново создаете его, причем начиная с названия, с имени автора. Если вы уже знакомы с творчеством писателя, ваша включенность в процесс может быть как условием его успешности, так и помехой, когда ваши ожидания не соответствуют реальности текста. Юрий Казаков - один из прекраснейших советских прозаиков, чьи рассказы некогда входили в сборники для чтения иностранных студентов. Первые впечатления от встречи с ним навсегда врезаются в память: великолепный русский язык, пронзительно чистые краски русской природы, светлые чувства героев. Это первое восприятие определяет ожидание новых встреч с автором и его героями и успешность чтения его произведений. На занятиях со студентами - как иностранцами, так и русскими - мы нередко читаем фрагменты произведений вслух, но, к сожалению, молодые люди не чувствуют ритм произведения, не умеют следовать ему, в то время как именно ритмизация «делает» текст Казакова. Правда, по мнению исследователей, ритм прозы значительно сложнее ритма поэзии. Игорь Штокман выделял основную особенность стиля Казакова - его музыкальность, причем считал, что в этом писатель следовал традиции русской классической прозы - от Тургенева до Пришвина [4]. О музыкальности Ю. Казакова говорил и Игорь Золотусский: «Казаков музыкален. Начиная рассказ, ты уже чувствуешь первые такты ритма и входишь в него, как в поток, из которого трудно выплыть» [цит.по:2, с. 16]. благодаря своей близости к музыкальной, поэтической стихии сложный синтаксис рассказов Казакова легок для восприятия [1]. Музыкальности прозы Казакова соответствует ее импрессионистичность: акварельность пейзажа, размытость человеческих фигур на его фоне, условность портретов, обозначенность объектов легкими мазками. Недосказанность в рассказах - не нарочитая, а естественная, как остановка в пути: что там было до твоего появления, что будет после твоего короткого пребывания, можно гадать, представлять, предугадывать, переживать прочитанное ещё долгое время. Писатель дает свободу читателю. Может быть, в этом причина магического воздействия его прозы на читателя. Два самых читаемых (если вообще сейчас читают Казакова) и светлых рассказа - «Голубое и зеленое» и «Двое в декабре». В обоих - в центре сюжетной линии мужчина и женщина, еще совсем юные (в первом), уже переходящие за черту молодости (во втором). Ни в одном, ни в другом случае мы не видим портрета женщины - так, легкие мазки: глаза то синие, то зеленые, то почти черные, в зависимости от настроения наблюдающего и освещения, губы и щеки розовые, руки белые и нежные. В «Голубом и зеленом» герой почти боится смотреть на любимую, в рассказе «Двое в декабре» герой привык к своей подруге и тоже почти не видит ее в деталях. Разве что, посмотрев на нее со стороны, из тамбура электрички, удивляется, какая она красивая, лучше всех. В обоих рассказах действие развивается на наших глазах, здесь нет рефлексии, нет удаленности от событий. Все началось сейчас - и закончится сейчас, даже если протяженность действия почти год, от лета до весны. Обреченность, преходящесть любви - по-разному, но с достоверностью убедительна в обоих рассказах. Анализируя рассказы, с удивлением понимаешь, что ощущение света, нежности, любви у тебя как у читателя почти необъяснимо. В первом рассказе любовь не состоялась, не получила развития и взаимности, герой робок и неловок в своей влюбленности и терпит фиаско. Во втором - к кризису надежды и любви приводят эгоизм и близорукость героя, который не видит, что подруга переживает кризис их отношений. И однако, при всей лаконичности повествования рассказы не оставляют читателя еще долго. Уже полузабыт сюжет, а чувство приобщенности к чему-то вне тебя остается. Читатель, привыкший к разжевыванию автором всех перипетий сюжета и чувств героев, не будет удовлетворен: ну, что там за героиня в рассказе «Двое в декабре», почему не выскажет прямо свои мысли и чувства! Но герои Казакова деликатно обходят в своих разговорах болевые места. Из нашего времени кому-то даже нелепой покажется эта тактичность и скромность. Жизнь героев рассказов совсем не идиллична: охота, рыбалка, командировки, измена, страсть, старость и юность, самоотверженность, робость, зависть - сюжеты столь же простые, сколь и драматичные. В рассказе «Тихое утро» ни название, ни описание утра не предвещает драмы. Деревня «будто большим пуховым одеялом была укрыта туманом», москвич Володя ощущает восторг и счастье, восхищение Егором, умелым рыбаком. Поднимается солнце - всё сияет, блестят листья кустов и ветлы, между цветами радужно горит паутина, проснувшаяся земля радуется. И только омут, бочаг, мрачен, и это вносит тревожную нотку и предваряет событие, перевернувшее мироощущение героев. При отдаленности от прочитанного осознаешь, что впечатление света и радости от рассказов Юрия Казакова устойчиво, но обусловлено не столько переживаниями героев, сколько природой, которая их окружает, в которую они погружаются. «Неуловимое, точнее, невыразимое, невербализуемое состояние “выговаривается” языком природы» [3]. И именно это впечатление остается, именно его предвкушение предваряет чтение и перечитывание произведений писателя. Так, рассказы «На острове», «Адам и Ева», «Тихое утро», «белуха», «Поморка» - реалистичные и жестокие в своей правдивости, в описании жизни людей, тем не менее живописны и лиричны, и в этой живописности, приближенности к природе правдивы и оптимистичны. Парадоксально, что сам Казаков в своих дневниках с горечью говорил о бедности жизни на Севере, темноте, отсутствии красок. Однако в природе Севера, которую писатель особенно любил, читатель видит столько неожиданной красоты, яркости и разнообразия. Небо, море, лес - возникая то на дальнем, то на ближнем плане, меняются и, как сквозь магический кристалл, обретают то размытость, то четкость, то прозрачность. Живописность суровой природы поражает: бурые и сиреневые водоросли и темно-зеленые камни под водой, седой от инея мох и розовый фонтан брызг, поднятый рыбой, сияющая радужная паутина и голубоватый сноп северного сияния, заря, отливающая зеленью, и море, встающее голубой стеной между красных скал, смугло-белые шапки озерной пены и сиренево-голубоватая вода. Один из ранних, удивительно светлых и грустных рассказов - «Поморка». Что в нём за сюжет, какая коллизия, какой экшн? Да никакого. Вся история словно исподволь пробивается сквозь непритязательные описания. Так, кусочек жизни, к которой прикоснулся, которая затронула, от которой уйдёшь, а она останется. - Перескажи! - попросит учитель ученика. А что тут пересказывать? Приехал на белое море писатель, поселился в доме у древней старухи. В доме чистота и порядок. Старуха одинока, все, кто был - от родителей до детей, - умерли. хотя есть младший сын, есть внуки, фотографии она показывает с видами разных мест, где внуки плавают. И не такая уж древняя эта старуха: работает, всё время в движении, делах. Но готовится к смерти, без страха и сожаления. Молится не о себе, а о тех, кто в море, о рыбаках-поморах. Собственно, и всё. Остальное - описание деревни, моря, людей. И в этом-то всё и дело. Не в повествовании - в описании рождается и конфликт, и движение, и утонувшая в туманах времени завязка, и неизбежная, пока смутная развязка. Традиционно в описании выделяется пять основных типов микротем: описание-пейзаж, описание-портрет, описание-интерьер, описание предмета, описание положения дел. Для рассказов Казакова особенно значимы такие объекты описания, как человек, пейзаж, предмет. Давайте посмотрим. Описание природы: В сентябре на Белом море темнеет рано, сумерки коротки, а ночи аспидно-черны и холодны. Вырвется иногда перед закатом солнце из облаков, бросит последний угасающий луч на море, на холмистый берег, желто отразится в окошках высоких изб и тут же побагровеет, сплющится, уйдет в воду. Описание деревни: Днем в деревне пусто. Ребята в школе, рыбаков нет - кто сидит на тоне, кто далеко в море, на лове трески, кто в поле... Оживляется деревня только по праздникам да если какая-нибудь бригада привезет богатый улов сельди или семги. В этот вечер потрескивает, сипит радио на столбе возле клуба, горят по улицам редкие фонари, однообразно вякает аккордеон, перебираемый непослушною рукой, слышен смех девок, запоет кто-нибудь песню... Описание жилища: Высокая, огромная, в две связи, со множеством комнат и чуланов, строенная на большую семью, наверное, еще в прошлом веке, - она тиха и гулка. По ночам в ней тихо трещат стены. До блеска вымытые окна загораживают цветы тоже с блестящими протертыми листьями. Белые полы пахнут мылом и березовым веником. По полам от дверей раскинуты старые сети. От сетей в избе стоит слбый пряный запах моря, водорослей. На Почетных грамотах, фотографиях, настенных зеркалах - всюду висят чистые, голубые от синьки, расшитые полотенца. Столы и сундуки покрыты суровыми хрустящими скатертями с мережкой. Описание человека: Уж никогда-никогда не выпрямить этот согнутый стан и ставшую круглой уже спину, не истончить громадные набрякшие ноги, не согреть холодные руки. Посмотрим, как соединяются точными скрепами эти текстовые фрагменты: и по смыслу, и лексически, и ритмически - подхватываются от строфы к строфе. Днем в деревне пусто. - Пусто и в избе, где я живу. - Она поражает чистотой. - И в тишине живет, всю эту чистоту и старинный порядок блюдет один человек - девяностолетняя старуха Марфа. - Как она стара! Странно и жутко порой глядеть мне на нее - такое древнее и темное у нее лицо, такие тусклые, выцветшие глаза. - Неужели была она когда-то горяча и хороша… - А все-таки была она молодой и, по словам стариков, помнящих ее, еще какой красавицей была! Вместе с писателем мы делаем шаг назад, в прошлое: Неужели в этом теле билось когда-то иное сердце? Нет, нет, нельзя поверить, нельзя вообразить ее иной, чем сейчас! Однако понемногу раскрывается перед нами непростая и так обыденно драматичная жизнь поморки. В прошлое ушло семейное счастье, любовь, здоровье. Но жизнь продолжается, и в динамическом ритмичном описании Казаков раскрывает перед нами ее безостановочное циклическое движение: Чего только не переделает она за день! Доит и гонит на улицу корову, шумит сепаратором, кормит кур, лезет за яйцами, косит и рубит траву и картофельную ботву поросенку, копает картошку на огороде, сушит, и ссыпает в подпол; топит печь, варит обед, кипятит самовар, идет к морю с корзиной, собирает сиреневые пучки водорослей, которые покупает у нее агаровый завод; по субботам топит баню, натаскивает туда до двадцати ведер воды, стирает, штопает, гладит, метет и моет полы, сени, крыльцо и даже деревянные мостки возле избы; чуть не каждый день ходит она на скотный двор помогать телятницам и зарабатывать себе трудодни; в десяти километрах от деревни живет ее младший сын, хмурый вдовец, уже седой и часто похварывающий, и Марфа раз в неделю идет туда, несет папирос, масла, хлеба и сахару и, не отдохнув, начинает и там мыть и стирать, штопать и даже чинить порванные сети - на тоне этой живут одни мужики, и Марфа не может не справить своей бабской, как она говорит, работы. Это доминирование глаголов НСВ общефактического значения (25 в одном текстовом фрагменте!) не может быть случайным. Таким авторским приемом Казаков (который был к тому же музыкантом) создает особое звучание, контрапунктами которого можно считать суммирующие результативные глаголы в начале и конце: чего только не переделает и не справить своей бабской работы. И нельзя не отозваться согласно на слова грубоватого рыбака: Хорошая старуха-то, святая, одно слово - поморка! - и так же, как он, сдернуть кепку и почтительно поклониться ей.