220 лет со дня рождения Владимира Ивановича Даля. Как всякий юбилей, он является отличным поводом пристально посмотреть на то, что кажется давно и хорошо известным. Отрадно отметить, что имя Даля как автора «Толкового словаря живого великорусского языка» известно современной молодежи [8, с. 125], однако его литературное творчество остается для подавляющего большинства terra incognita, хотя в специальных исследованиях указывается на его важное значение, в частности, для понимания процессов развития русского литературного языка [5]. Объем новых литературных текстов год от года возрастает, и может показаться, что возвращение к немудреным (об этом будет сказано дальше) повествованиям середины позапрошлого века не более чем перетряхивание старых вещей из прабабушкиного сундука - если что-то уцелело. Уцелело! И представляет целый мир, который открывается только внимательному и заинтересованному читателю, попавшему туда, как писал Даль, «зубчатым путем» [3, c. 84]51. Выделим некоторые аспекты, которые могут быть интересны сегодняшнему читателю и важны в работе над текстами русской литературы. 1. Вечное, вневременное, ценное. Обидевшись на коллег, не позвавших его на празднество по поводу окончания дела, патологоанатом переписывает заключение о вскрытии женщины, умершей от алкогольного отравления. Впоследствии коллеги, не вникая (а кто заметил, решил не связываться), подписывают новый вариант документа, и под суд идет муж, якобы забивший жену до смерти. Дети, столько выстрадавшие от пьянства матери, теперь вообще остаются сиротами. А патологоанатом ликует: он «как следует отмстил недругам и проучил их», а они назвали его, «с улыбкой, плутом и мошенником» [3, c. 45]. Это пересказ сюжета не детектива с телеканала «НТВ», а рассказа В. И. Даля «Ваша воля, наша доля» с некоторой модернизацией лексики (так, патологоанатом здесь лекарь). Судьба конкретного человека, жизнь в семье, где мать пьет, и дальнейшая судьба такой семьи, вопрос профессиональной чести, справедливости, ответственности за свои поступки - вот круг поднимаемых в тексте проблем. При этом автор не морализаторствует, открыто не осуждает поступки, противоречащие общественным ценностям, а скупо описывает события: о судьбе несчастного мужа становится известно из единственной фразы «дело отправлено, с арестантом, в уездный суд, а там и в уголовную палату»; заподозривший что-то неладное с новым протоколом член комиссии решил: «не стоит теперь заводить шум из-за такой дряни» [3, c. 45]. Вектор творческого поиска Даля-писателя направлен в сторону аксиологической (ценностной) сферы, которая «является центральным образованием языковой личности, ее ʻядромʼ, задающим направленность языковой деятельности и определяющим отношение ʻчеловек - мирʼ» [9, с. 122]. После скоропостижной смерти матери отец один воспитывает двух дочерей («Вдовец») и очень переживает, «кто их по женскому делу научит и наставит» [3, c. 47]. Наставление на путь истинный более всего заботит отца, и этим автор рассказа подчеркивает важность преемственности этических и поведенческих принципов, определяющих отношения индивидуума и общества. Казалось бы, дочери не разочаровывают отца: «то по воду, то за скотом, то отцу обедать несут в поле, то за птицей приглядывают, то около печи, то хату метут, моют, скребут да белят» [3, c. 47]. Но они выросли, и дом их «стал каким-то сборным местом для шаловливой, праздной молодежи, и хорошие люди стали больно на это коситься» [3, c. 48]. Отец долго журил дочерей, они «заклинались и обещали, что впредь этого не будет» [3, c. 49]. Но слово нарушено, и случается страшное: как бы мы сейчас сказали - непредумышленное убийство отцом одного молодого человека. И опять повествователь ни словом не высказывает своего осуждения, но вывод о том, что нарушение неких нравственных принципов может привести к трагедии, напрашивается сам собой. Еще один рассказ Даля следует упомянуть в связи с ценностными ориентациями. «Прадедовские ветлы» - гимн семье, апофеоз нерушимой связи поколений. Символом этого выступают ветлы, посаженные прадедом и давшие впоследствии выход семье из трудного положения. Именно в семье традиционно сохраняются и передаются новым поколениям нравственные ценности и нормы поведения, являющиеся образцом для подражания. В тексте это многократно показывается и эксплицитно, например в форме предсмертных заветов деда («пуще всего не давай снохам ссориться: так не из чего будет расходиться» [3, c. 138]), и имплицитно: страдает отец, у которого забирают служить родного сына, потому что приемный негоден по здоровью, но он ни на минуту не раскаивается в том, что нашел на улице, принес в дом и воспитал чужого младенца; мучается и сам приемный сын («стал было робким голосом плакаться на судьбу свою, что вот из-за него отдают теперь названного брата в солдаты, что / лучше бы ему было утопиться, чем взводить такое горе на отца-мать, кормильцев своих» [3, c. 144-145]). Авторская точка зрения в данном рассказе дана в виде прямого комментария: «господствующим влиянием на детей бывает любовь и благодушие, а преобладающим примером - мир и кротость. Вот в чем заключается тайна воспитания» [3, c. 135]. Приведенные в рассказе «Прадедовские ветлы» авторские слова, объясняющие любовь русского народа к празднику Пасхи, звучат так, как будто сказаны сегодня: «нет на душе ничего, кроме ясной и светлой радости; сброшены с плеч тяжелая, а с ним и черствая вещественность, нужда настоящая и забота о будущем» [3, c. 136]. Воплощенные в повестях и рассказах В. И. Даля базовые ценности русской культуры могут и должны стать объектом изучения на занятиях по литературе. Выявление в прочитанном тексте всех затронутых проблем и определение их актуальности для конкретного исторического состояния общества может стать поводом для дискуссии и написания эссе-размышления. 2. Историческое, конкретное, познавательное. Программа по литературе XIX в. обычно не изобилует прозаическими произведениями малой формы. Пожалуй, только благодаря А. П. Чехову у обучающегося из деталей отдельных текстов, как мозаика, складывается панорама русской жизни рубежа XIX-XX веков. Однако весь XIX век, наполненный важными событиями для страны и для народа, остается далеким, абстрактным, чужим для молодого читателя. Наполнить его жизнью, сделать осязаемым и более понятным помогает проза В. И. Даля. Наглядной иллюстрацией к далеким событиям Крымской войны является рассказ «Ворожея» - топоним Силистрия в начале относит повествование к осаде турецкой крепости в 1854 году. В нем описываются детали похода и военного быта, характер взаимоотношений офицера и денщика, самих денщиков. Здесь находит воплощение интенсивная бытовизация, свойственная стилевой манере «натуральной школы», к которой относят В. И. Даля, - варка каши на привале; перечень съестных припасов, которые удалось раздобыть на марше; метки ножом на купленной говядине для обозначения ее стоимости и мн. др. Из напластований историй из жизни одной семьи (рассказ «Прадедовские ветлы») можно выбрать фрагмент о призыве в армию (конечно же, на языке того времени - наборе рекрутов) и получить подробное описание процедуры («Собрали валовую сходки и прочитали учетный список, в коем семьи всей волости писаны сподряд, по старшинству очереди»; «затем вызвали по сему списку коренных, подставных и запасных, объяснив каждому, в которую голову он идет в ставку, осмотрели их, подвели под меру, объявили, когда опять собираться для отвоза в город и ставки» [3, c. 139]), «порчи» - нанесения себе телесных повреждений («В одной семье введены порубы, хотя это бывает реже; в другой насыпают мышьяку или сулемы в ухо; <…> самые закоснелые напускают на себя притворную падучую, а простоватые ограничиваются тем, что натирают лицо и другие части бадягой, образуется опухоль и отек…» [3, c. 143]), проводов («У обрусевшей мордвы и других чудских племен <…>, оплакивают солдата гласно, на улице, с диким однообразным воем <…>; в коренных же русских селениях этого нет, а провожают рекрута и прощаются с ним довольно разумно и спокойно, как бы прощаясь со всяким семьянином на дальнюю и долгую разлуку» [3, c. 144]), сбора денег на покупку «квитанции», законно освобождающей от службы. Все эти детали имеют большую историко-познавательную ценность, а кроме того, от них перекидывается мост к современной проблеме отношения молодых людей и общества к исполнению воинской обязанности. «Пришла Святая…» [3, c. 135] - так начинается подробное повествование о праздновании Пасхи в крестьянской семье («Прадедовские ветлы»); этот фрагмент может быть использован на занятии как самостоятельный текст по страноведению. Обилие точных деталей быта и этнографических подробностей в текстах Даля может стать предметом викторины, посвященной жизни в России середины XIX века. Например, что такое поповский цветник? (традиционный набор комнатных цветов: бальзамины, капуцины, герань) [3, c. 118]. Почему персонаж называется тиковая девка? Помогает ли ответить на этот вопрос контекст: «ее, казалось, очень затруднили естественные законы статики, потому что она, тиковая девка эта, держалась для равновесия обеими руками за дверь и ложилась вперед всем телом, желая получше рассмотреть гостей» [3, c. 119]? (Несмотря на то что слово тик как непроизвольное подергивание мышц уже употреблялось в русском языке (встречается, например в романе И. А. Гончарова «Обрыв»), к персонажу это отношения не имеет. Из тика - плотной льняной или хлопчатобумажной ткани обычно делали чехлы для мебели и, судя по источникам XIX века52, рабочую одежду. Можно предположить, что платье девушки было сшито из остатков ткани, которой в доме обивали мебель.) Среди деталей, в т. ч. «примет времени», которыми изобилуют тексты Даля, упомянем лишь включение таких характерных особенностей территориального и социального (в первую очередь профессионального) жаргона, которые отражают один из принципов русской реалистической литературы XIX века - применение метода социально-речевой характеристики персонажей. Приведенный далее фрагмент: «У них <костромских шерстобитов> свой, придуманный ими язык, как у владимирских, тверских и костромских офеней или коробейников, но только другой, то есть слова у них большею частью другие. Так, например, скоро у офеней: рыкло, у шерстобитов шатрово или башково…» [3, c. 147] - ценен для читателя не только дополнительной социолингвистической информацией. Он объясняет реакцию героя (ничего не понял), а непонятность речи пришедших людей придает истории мистический оттенок: благодаря им и прадедовским ветлам ситуация с рекрутством сына чудесным образом разрешается благополучно. 3. Словесное, «изукрашенное», замысловатое. Литературу часто называют лабораторией, в которой непрерывно ведется работа по совершенствованию литературного языка. По мнению В. И. Даля, слово нужно «изобиходить и обусловить», прежде чем оно станет инструментом в творческом процессе создания текста: слова писателя о герое рассказа «Крестьянка» - «стал было прибирать слова, желая сказать» [3, c. 38] - можно отнести и к нему самому. При чтении произведений Даля часто создается впечатление их безыскусности и непритязательности. Возможно, это объясняется незамысловатостью (иногда кажущейся) сюжетов, живостью и простотой языка, постоянным использованием пословиц и приговорок. Понять, что это не совсем так, что за простотой изложения не кроется примитивизм замысла и его реализации, удается не всем. «Высокая продуктивность переработки всех услышанных и прочитанных текстов» называется одним из свойств носителя элитарной речевой культуры [6, с. 22], поэтому неподготовленный или невнимательный читатель может и не понять авторских интенции и подтекста. В современной образовательной парадигме предполагается овладение различными предметными компетенциями - речевой, коммуникативной, читательской, культуроведческой и др. Их формированию в значительной степени способствует овладение навыками анализа и интерпретации текста, и произведения В. И. Даля могут сослужить в этом добрую службу. В качестве примера укажем на такой критерий, как прецедентность. Под прецедентными понимаются знакомые большинству лингвокультурного сообщества единицы, хранящиеся в коллективной памяти этого сообщества и регулярно актуализирующиеся [2]. «Не в глуши и вовсе не в Саратове, а на пространстве между обеими столицами и в трех только верстах от большой дороги, есть сельцо, в которое я попал случайно…» [3, c. 113] - так начинается рассказ «Генеральша». Использование грибоедовской фразы «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов» в отрицательной форме становится преддверием к постепенному раскрытию авторской мысли о том, что даже близко от столиц с их бурной общественной и культурной жизнью царит дикость в человеческих взаимоотношениях, описываемая далее. Интересным и полезным для обучающихся может оказаться поиск параллелей между произведениями В. И. Даля и других писателей, в частности Н. В. Гоголя. В примере, данном ниже, герой рассказа по репликам приехавшего гостя (приводим лишь одну позицию сопоставления) догадывается, что тот - мошенник. Имя хлестакова наряду с другими именами гоголевских персонажей стало прецедентным и отражает национальный характер и ментальность русского народа: Стоит обратить внимание на излюбленный прием Даля - актуализацию внутренней формы слова: именование героя «промышленником», давшее название рассказу, связано с глаголом промышлять (обманом).53 В следующих примерах представлена схожая ситуация (ссора и последующая месть друг другу), имплицитно передающая отношение обоих авторов к описываемым пакостям - жестоким и бессмысленным:54 Интересным для наблюдения может быть и поиск общей идеи, по-разному воплощающейся у В. И. Даля и у других авторов. Слова перечетверите и перепятерите, передающие идею деления на соответствующее количество частей и имеющие в контексте рассказа отрицательную коннотацию, перекликаются с известной притчей Л. Н. Толстого о ломании веника и прутьев: В текстах55 В. И. Даля можно обнаружить множество замечательных с точки зрения создания и интересных с точки зрения интерпретации языковых единиц. Приведем пример, имеющий отношение к рассматриваемому феномену прецедентности. Один из участников конфликта (рассказ «Генеральша») назван диогеновский петух: «...диогеновский петух этот, двуногий и бесперый, беспутный и взбалмошный племянник одного из пяти владельцев Подымалова, <…> не выходил со двора без хлыста и шатался по селу чуть не круглые сутки для полицейской расправы» [3, c. 122-123]. Его поведение полностью соответствует тому образу, который описывается значением существительного: «Петухом зов. задорного, драчуна, забияку» [4, с. 572]; «Перен. О задорном, заносчивом человеке, забияке»56. В описании «подвигов» персонажа рассказа используется также номинация задорный петух. А вот определение диогеновский, кажущееся не соответствующим ни времени, ни ситуации, вовсе не случайно: оно отсылает читателя к фразеологическому выражению «Диогеновский фонарь. - Зажечь диогеновский фонарь - (иноск.) отыскивать, исследовать (намек на Диогена, искавшего днем с фонарем «человека»)»57 и указывает на характер действий персонажа, который выискивал случаи нарушения прав дядиной собственности, как Диоген - человека, и с энтузиазмом пресекал их: «загонял лично крупную и мелкую скотину и даже птицу к дядюшке на двор, для получения выкупа, а виновных, даже и людей генеральши, наказывал из своих рук, по усмотрению» [3, c. 122-123], - тем самым еще более усугубляя возникший конфликт. Свойство прецедентного феномена быть узнаваемым участниками коммуникации подтверждает наличие определенной авторской целеустановки и ориентации на определенного читателя, например, в случае со словосочетанием диогеновский петух - обладающего определенным культурным уровнем. «…В индивидуальном стиле великого писателя, в отличие от языка литературной безличности или от искусственной манеры литературного фокусника, полнее, разнообразнее и ярче проявляется общий стиль и дух литературного языка той или иной эпохи с его историческими противоречиями и творческими исканиями, с его порывами в будущее», - считал В. В. Виноградов [1, с. 155]. Определение «литературная безличность» к В. И. Далю и его литературному творчеству не имеет отношения. Его житейские истории с простой повествовательной схемой глубоко нравственны (затрагивают смыслообразующие основания человеческого бытия), точны до мельчайших деталей (дают представление о времени и месте происходивших событий) и интересны в языковом отношении (по мнению исследователей, именно язык становится самым заметным приемом литературной техники Даля [7]). Произведения В. И. Даля - ковчег, устоявший под натиском времени и невнимания, хранилище языковых и культурных богатств.