Тема русской тюремной жизни долгое время оставалась не в фокусе научных исследований. В советское время, по воспоминаниям известного писателя и филолога А. Синявского, писавшего под псевдонимом А. Терц, изыскания в области лагерной и тюремной жизни подпадали под антисоветскую пропаганду [6]. Логичным следствием негласного запрета на исследования тюремного быта стало обращение ученых - этнографов, лингвистов к теме языковых, фольклорных и других особенностей тюремной жизни в 90-е годы и последующие 2000-е [5], [4]. В отличие от научных изысканий, обращение писателей к лагерно-тюремному быту имеет давнюю традицию в русской литературе. О непрерывности этой традиции пишет Довлатов в «Записках надзирателя» - «Каторжная» литература существует несколько веков. Даже в молодой российской словесности эта тема представлена грандиозными образцами. Начиная с Мертвого дома и кончая ГУЛАГом. Плюс - Чехов, Шаламов, Синявский» [2, c. 6]. Глубина и обширность литературных связей приводят писателя Довлатова к мысли об исчерпанности: «лагерная тема исчерпана» [2, c. 6], прямо заявляет он в письме к издателю. И продолжает: «бесконечные тюремные мемуары надоели читателю» [2, c. 6]. Кажущаяся исчерпанность заставляет Довлатова искать свой путь в лагерной теме, показать свою - каторгу, тюрьму, лагерь, неотличимый, по мнению писателя, от мирной - вольной жизни: «Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей» [2, c. 75]. Общим знаменателем этого сходства оказывается для Довлатова язык: «Мы говорили на одном «приблатненном» языке. Распевали одинаковые сентиментальные песни. Претерпевали одни и те же лишения» [2, c. 56]. Концепт тюремного языка становится для Довлатова интертекстуальной отсылкой к произведению Достоевского «Записки из Мертвого дома». Как показывает дальнейший анализ, язык заключенных является одним из связующих звеньев между «Мертвым домом» Достоевского и «Зоной» Довлатова. В «Записках из Мертвого дома» Достоевского большинство героев - это заключенные. Соответственно, речь героев предстает одним из важнейших речевых портретов в произведении. Так, герой-повествователь Александр Петрович Горянчиков, описывая быт заключенных, делает замечания о языке: «Арестанты почти все говорили ночью… Ругательства, воровские слова, ножи, топоры чаще всего приходили им на язык. - Мы народ битый, говорили они, - у нас нутро отбитое..» [3, c. 254]. Таким образом, повествователь дает возможность почувствовать читателю тяжелую обстановку в остроге, где и ночью не умолкают ругательства и бранная речь. Однако, функция речевого портрета не исчерпывается созданием тягостного и тяжелого впечатления в «Записках из Мертвого дома». Как замечает повествователь во время очередной бытовой перебранки острожников: «Ругаться, «колотить» языком позволяется. Это отчасти и развлечение для всех» [3, c. 345] (выделено мною - Е. А.) - и далее продолжает: «Да и сами враги ругаются больше для развлечения, для упражнения в слоге». И делает вывод: «Не мог я представить себе сперва, как можно ругаться из удовольствия, находить в этом забаву, милое упражнение, приятность?» [3, c. 345]. Но «развлечение», «приятность» оказывается по наблюдениям автора «Записок...» не единственной целью речи арестантов. «Впрочем, не надо забывать и тщеславия. Диалектик-ругатель был в уважении. Ему только что не аплодировали, как актеру» [3, c. 345]. Мысль-наблюдение об особой роли речи в мире заключенных высказывается и Довлатовым в «Зоне»: «Добротная лагерная речь вызывает уважение к мастеру. Трудовые заслуги в лагере не котируются. Скорее - наоборот. Вольные достижения забыты. Остается - слово» [2, с. 47]. «Изысканная речь является в лагере преимуществом такого же масштаба, как физическая сила. хороший рассказчик на лесоповале значит больше, чем хороший писатель» [2, с. 48]. При сопоставлении отрывков из «Записок» Достоевского и «Зоны» Довлатова можно сделать вывод о том, что бытование лагерной речи понимается писателями почти одинаковым образом. При анализе довлатовского фрагмента прослеживается отсылка к Достоевскому - мысль об особом статусе речи развивается и уточняется Довлатовым. Обладающий особом даром речи заключенный называется у Достоевского диалектиком-ругателем и сравнивается с актером (=артистом). Довлатов идет дальше в этом сравнении - в его лагерном мире это уже писатель, мастер. Если Достоевский с присущим его прозе психологизмом [1] говорит о тщеславии как о причине такого особенного восприятия слова у заключенных, то у Довлатова эта причина уточняется и писатель развивает мыль, говоря не о внутренних психологических причинах, но замечая, как «добротная» лагерная речь вызвала уважение, столь необходимое униженному в силу положения заключенному.