В современном литературоведении наметилась тенденция пересмотра и оценки многих литературоведческих изысканий, содержащихся в трудах критиков и исследователей отечественной науки. Научная мысль получает второе дыхание, открываются новые перспективы и подходы к изучению художественных, публицистических произведений, а также к пониманию процессов создания самого текста. Особое место в этом плане занимает художественная рецепция как способ постижения и интерпретации художественного текста. Текст имеет особую архитектонику и представляет собой набор знаков, слов, предложений, сочетаний фраз. Свою эстетическую и художественную ценность текст приобретает только при органическом соединении всех этих компонентов в единый смысловой континуум, когда он перестает быть застывшим материалом и становится «живым организмом», неким звеном, передающим эмоционально-чувственную картину мира, отражающую эпоху и определяющую оценку фактов происходящих событий. Поэтому особую ценность приобретает контакт между автором и читателем-интерпретатором. Понимание художественной концепции автора - одна из проблем литературоведения. Как сам автор - создатель текста, так и читатель заинтересованы в том, чтобы найти точки соприкосновения, чтобы читатель мог осмыслить художественную концепцию, понять образный строй самого произведения, возможно, связать его с биографией автора. С этих позиций художественное произведение и его постижение может быть рассмотрено как феноменологический объект. По утверждению Д. М. Соболева, «автор - как и любой другой эмпирический субъект - является таким же продуктом культуры, как и сам текст, и стремление использовать его в качестве «аподиктического» основания для интерпретации последнего оказывается несостоятельным как на чисто логическом, так и на аналитическом уровне» [4, с. 253]. Одним из важных вопросов в соотношении автор-текст-читатель становится понимание такой категории, как «идеальный» читатель. Само понятие «образцовый» («идеальный») читатель появилось в работах У. Эко («Открытое произведение» и «Роль читателя») [3, с. 241]. Концепция, предложенная У. Эко, была воспринята довольно критично. Но само понятие «идеального» читателя вошло в понятийный аппарат литературоведения. У. Эко в книге «Роль читателя» (1979) говорит об «открытых» и «закрытых» текстах, а также о том, что «читатель не может использовать текст так, как ему, читателю, хочется, но лишь так, как сам текст хочет быть использованным. Открытый текст, сколь ни был бы он «открыт», не дозволяет произвольной интерпретации» [5, с. 243]. Понимание «закрытого» текста связывается с конкретным адресатом, который может быть определен по возрасту, полу, социальной принадлежности; «открытый» текст подразумевает среднестатистического читателя. В отношении же «идеального» читателя, как излагает У. Эко, «только сам текст, именно такой, какой он есть, говорит нам о том, какого читателя он предполагает» [5, с. 247]. Е. Г. Мельникова так разъясняет понятие идеальный читатель: «<…> «идеальный» читатель или зритель может быть понят также как категория историческая: каждый текст, программирующий своего интерпретатора, предполагает наличие у реципиента определенной текстуальной компетенции и общность контекста коммуникации. Именно апелляция к исторически конкретным событиям или фактам иногда обеспечивает когерентность воспринимаемого текста» [3, с. 241]. Другими словами, весь мировой художественный опыт может быть прочитан и адаптирован читателем как феномен интертекстуальности, если взять за основу, что каждый отдельный текст является частью единого «мирового» текста, и читатель, получивший свой опыт, тоже является частью этого единого мирового познания. Таким образом, всё, что создано мировым художественным сознанием, является всеобщим культурным достоянием, а читатель в силу своего интеллектуального и эмоционального опыта осваивает и интерпретирует «мировой» текст через конкретное художественное произведение, находясь на одном уровне понимания содержания эпохи с автором текста. Следующий момент, заслуживающий внимания - это собственно сам автор как носитель эстетического идеала эпохи. Концепт автор-текст-читатель, где читателем предстает другой автор-писатель, приобретает особый исследовательский интерес, так как «образ автора, по В. В. Виноградову, - это не простой субъект речи, чаще всего он даже не назван в структуре художественного произведения. Это - концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем, рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого» [2, с. 118]. В этом ключе интерес представляет так называемая писательская рецепция. Исследователь Е. Е. Анисимова так интерпретирует писательскую рецепцию: «понять вклад литератора в историю культуры можно лишь ретроспективно - не столько через влияние на современников, сколько через «жизнь» произведений во времени. Для писательской рецепции, подразумевающей творческий диалог автора со своим предшественником, в современной филологической науке утвердились такие понятия, как «креативная», «внутрицеховая» и «продуктивная» рецепция» [1, с. 230-231]. С этих позиций рассмотрим речь Ф. М. Достоевского о Пушкине. Само событие речи состоялось в 1880 году по случаю открытия памятника великому поэту. Ф. М. Достоевский высоко оценил заслуги поэта, показал национальную значимость его творчества. Писатель выделил четыре пункта, согласно которым определил значение Пушкина для всей русской культуры и его влияние на все последующие десятилетия. Это, прежде всего, появление таких одиноких скитальцев, как Алеко и Онегин, персонажей, возросших на русской почве. Впоследствии эти образы продолжили свое шествие по страницам романов Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Толстого. Именно Пушкин, отмечает далее в своей речи Достоевский, раскрыл красоту исторических и бытовых типов, их силу души и воли. Такими предстают образы великолепных русских женщин и людей из народа. «Все эти типы, - сказано Достоевским, - положительной красоты человека русского и души его взяты всецело из народного духа». Следующим пунктом, и немаловажным, Достоевский определил «способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного». Другими словами, талант Пушкина адаптировал накопленный западноевропейский опыт, художественную традицию для русского читателя, став творцом абсолютно новой, доселе не освоенной широты художественной мысли, воплотившей и аккумулировавшей в себе образы мировой культуры, таких гениев, как Шекспир, Сервантес, Шиллер. Поднимая культуру народа, поэт вывел ее на новую полосу взлета, как в эпоху Петра I. Особо Достоевский выразил духовно-нравственный идеал русского общества, который был раскрыт благодаря вере в великую мощь русского человека, русского народа. Ф. М. Достоевский говорит о Пушкине как о пророке, который предсказал путь движения русской культуры, этот путь был ориентирован на наследие русского фольклора и русского классицизма, предшествующего восходу самой личности поэта. Автор речи говорит о периодах творчества А. С. Пушкина и отводит особое место роману в стихах, начало создания которого смыкает, по словам Достоевского, первый и второй периоды творчества поэта. Первый период носит подражательный характер, в какой-то степени ориентирован на западноевропейский образец и, в частности, на романтическую традицию байрона как главу английского романтизма. Уже в это время проявляется самостоятельность мировоззрения, гениальность поэта, более того, именно расцвет таланта Пушкина можно охарактеризовать в этот исторический период русской культуры как эпоху русского Ренессанса. И главой его становится Александр Сергеевич Пушкин. Доказательством этого может выступать сильная и волевая личность, которую узрел Достоевский в образах Алеко («Цыганы») и Онегина («Евгений Онегин»). В речи говорится об этих пушкинских героях так: «В типе Алеко, герое поэмы «Цыганы», сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль, выраженная потом в такой гармонической полноте в «Онегине», где почти тот же Алеко является уже не в фантастическом свете, а в осязаемо реальном и понятном виде». За этими героями стоит одиночество и скитальчество романтического героя и поиск идеала. Алеко уходит в мир природы и экзотики, где обитают, к сожалению, мнимые свобода и равенство. Упование на смутный идеал повлек за собой фатализм и утопию. С таких позиций пушкинские произведения уже не является подражанием байрону или Шиллеру. От Алеко до Онегина вырисовывается путь равный расстоянию от экзотического Кавказа до Петербурга. Но что не делает Онегина полностью положительным героем? Достоевский признается, что видит, как Пушкин переносит акцент с главного героя романа в стихах Онегина на героиню - Татьяну Ларину. И это весьма оправданно, ведь именно образ Татьяны становится подлинным носителем эстетического и нравственного идеала Пушкина. Достоевский акцентирует внимание именно на этом факте, он отмечает, «что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе». В интерпретации образа Татьяны Лариной Достоевский доходит до сути, он говорит, что героиня поняла мотивы поступков Онегина. Достоевский заключает: «Ведь она твердо знает, он в сущности любит только свою новую фантазию, а не ее, смиренную, как и прежде, Татьяну!». Достоевский очень близко подошел к пониманию образа излюбленной героини Пушкина, во всех последующих трактовках ее образа сохраняется эта оценка героини. Речь Достоевского о Пушкине, прозвучавшая в 1880 году, не утратила своей ценности и по сегодняшний день. Многие аспекты, затронутые Достоевским, открывают обширные перспективы дальнейшего изучения как творческого наследия русских писателей, так и важности понимания скрытого диалога двух великих представителей эпохи классической литературы XIX века.