Вопрос о типологическом соотнесении героев повестей Н. М. Карамзина с образами, возникавшими на страницах произведений русских писателей как до, так и после эпохи творчества автора «бедной Лизы», несмотря на наличие ярких, открывающих широкие перспективы исследований, тем не менее, следует признать мало разработанным. Обращаясь к истории изучения типологии карамзинских героев, необходимо назвать важное открытие, сделанное Ю. В. Манном, указавшим на очерк Карамзина «Чувствительный и холодный» с подробно разработанной в нем типологией двух противоположных человеческих характеров как на источник последующих диалогических столкновений персонажей в русской романтической драме (белинский, Лермонтов) и в романе И. А. Гончарова «Обыкновенная история» [6, с. 279-283]. Вспомним также, как на рубеже XX-XXI столетий П. Е. бухаркин обнаружил в образе легкомысленного Эраста из «бедной Лизы» три пребывающих в произведении пока еще «в самом заро дыше», но ставших впоследствии столь важными для русской культуры литературных архетипа: «лишнего человека», «русского европейца» и «хлестаковца» [1, с. 318-326]. Если обратиться непосредственно к фигуре главного героя «Моей исповеди», в первую очередь следует отметить опыт Ю. М. Лотмана, разглядевшего в образе Николая Ставрогина в романе Ф. М. Достоевского «бесы» явственные аллюзивные переклички с изображением циничного графа NN у Карамзина [5, с. 387]. Наблюдения Лотмана позволили В. И. Глухову впоследствии продолжить типологическое сопоставление карамзинского «негодяя» с другими героями Достоевского и связать образ графа уже с целой триадой персонажей, обладающих «болезненно извращенным злым умом»: князем Валковским - «подпольным человеком» - Ставрогиным [2, с. 50-62]. В данной статье предпринимается попытка типологического соотнесения образа графа NN с образом героя романа Достоевского «братья Карамазовы» - Федора Павловича Карамазова. Не будучи, разумеется, ни единственным, ни, возможно, даже главным среди подхваченных классической литературой XIX века типологических «потомков», образ Карамазова-отца в то же самое время способен дать многое для осознания многообразия и разновекторности художественных «сигналов», которые проза Карамзина отправила в будущее русской литературной мысли. Разумеется, следует сразу же оговориться, что между изучаемыми героями Карамзина и Достоевского, несмотря на очевидную типологическую преемственность образа Карамазова-отца, ни в коем случае не предлагается ставить знак тождества. В частности, граф NN и Федор Павлович Карамазов не могут быть признаны «равными» литературными фигурами по самому принципу их изображения. Во-первых, «общественно-психологические типы Достоевского выписываются гораздо шире, глубже и тоньше, в разных их измерениях и сторонах, как изнутри, так и объективно, с развернутой мотивировкой их поведения» [2, с. 56]. Во-вторых, в романе «братья Карамазовы» показаны и иные, далеко не безусловно отрицательные, а иногда и прямо положительные аспекты личности Карамазова-отца - «широкой», противоречивой натуры, человека одновременно «злого и сентиментального» [см.: 3, с. 30], в чьем сердце, несмотря на все пороки и заблуждения, способны пробуждаться и родительская любовь - к младшему сыну Алеше, и - хотя бы на самые краткие мгновения - сожаление, а также некое подобие раскаяния. Напомним, что Федор Павлович, сначала встретивший Алешу крайне настороженно, «скоро кончил, однако же, тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать (…) видно, что полюбив его искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить…» [3, с. 23], и вообще приезд младшего сына и посещение им могилы матери на Карамазова-отца произвели «свое действие, и очень оригинальное. Он вдруг взял тысячу рублей и свез ее в наш монастырь на помин души своей супруги, но (…) не матери Алеши, (…) а первой, Аделаиды Ивановны, которая колотила его» [3, с. 27]. В «Моей исповеди» у Карамзина, напротив, герой-повествователь сам раскрывает перед читателями портрет своей души: души человека исключительно эгоистичного, холодного, жестокого и абсолютно «безлюбого». Вот почему в данном случае предлагается остановиться только на сопоставлении тех отрицательных характеристик - душевных качеств, черт характера, особенностей поведения и поступков, - которые наблюдаются у обоих героев и являются определяющими для построения их образов, а именно: тяготение к ростовщичеству; полная моральная беспринципность и готовность к приспособленчеству (приживальщики и альфонсы); склонность к шутовству как способ утвердиться в обществе; позерство (актерствование) и эпатажное поведение; попирание семейных ценностей и склонность к разврату (измены, увоз жен и т. д.). И в «Моей исповеди», и в «братьях Карамазовых» присутствуют биографии инфернальных героев: с той или иной степенью подробности сообщается о жизненном пути «безобразника» от детства (в случае графа NN) или юности (в случае Федора Павловича Карамазова) до преклонного возраста, читатель получает определенное представление о развитии характера, душевных качеств персонажа. Впрочем, следует отметить, что степень подробности рассказа о молодости и старости героев как раз противоположная: молодость графа NN описывается подробно - зрелые годы обозначены «пунктиром» (зато читателю предоставляется самая важная информация); о молодых годах Карамазова-отца сообщаются только основные «репрезентативные» факты - изображение его жизни в старости досконально (то, каким герой был на момент повествуемой истории). Начало жизни двух «пакостников» существенно разнится в плане общественного положения и достатка: если карамзинскому графу NN посчастливилось родиться в семье богатого и знатного столичного дворянина, то Федор Павлович Карамазов происходит из бедного рода мелких уездных помещиков. Однако, несмотря на очевидную противоположность социальных и материальных условий, в которых протекали детство, юность и даже молодость героев Карамзина и Достоевского, оба сквернавца, тем не менее, завершают свой жизненный путь удивительно похожим образом: с одной стороны - ростовщиками-стяжателями, с другой - шутами-позерами, склонными к эпатажу и самолюбованию. А если и богатый, блестящий светский мот, и полунищий «мозгляк»-приживальщик приходят на склоне лет к одному и тому же итогу, то представляется очевидным, что выше названные ростовщичество (т. е. стремление к стяжательству любой ценой!) и шутовство являются сущностными характеристиками, неотъемлемыми составляющими натуры героев, и потому так ярко проявляются у обоих именно в зрелые годы. «Кристаллизации» данных наклонностей у графа NN и Карамазова-отца способствуют в первую очередь два таких, по всей видимости, врожденных качества как абсолютная беспринципность и (как следствие первого) едва ли не виртуозное приспособленчество. Ростовщичество. Период стяжательства - та конечная ипостась графа NN, которая лишь обозначена у Карамзина («Видя, наконец, что лета и невоздержность кладут на лицо мое угрюмую печать свою, я решился взять другие меры, сделался ростовщиком (…)» [4, с. 166]), у Достоевского как бы «подхватывается»: получает развитие, четко прописывается, детализируется, благодаря чему читатель может проследить путь не гнушающегося ничем «хапуги» Карамазова-отца от унизительной нищеты к бесчестными способами нажитому богатству: «Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и под конец очутился в Одессе (…) Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать деньгу. Воротился он снова в наш городок (…) Вскорости он стал основателем по уезду многих новых кабаков (…) Многие из городских и из уездных обитателей тотчас же ему задолжали, под вернейшие залоги, разумеется» [3, с. 26-27]. Приспособленчество. Если говорить о приспособленчестве, то здесь герой Достоевского вряд ли может затмить своего предшественника, ибо беспринципность графа NN делает этого избалованного своим происхождением, богатством и воспитанием человека абсолютно непотопляемым в самых, казалось бы, безнадежных жизненных ситуациях. В ходе повествования выясняется, что граф - «хамелеон», способный на изумительные метаморфозы. Поражает легкость, с которой вчерашний знатный и богатый дворянин, не знавший отказа в удовольствиях светский мот (пусть даже с твердым намерением разыграть злейшую шутку и этим взять реванш) в одночасье становится откровенным приживальщиком в доме нового супруга собственной жены, перед этим взведя на себя «небылицу, которая давала Эмилии право избрать другого мужа» [4, с. 162], дабы старый князь заплатил его долги! После соблазнения Эмилии и бегства с ней от князя в Москву продажный приживальщик превращается уже в альфонса, живущего на деньги своей жены-любовницы: «Эмилия продала свои брильянты (очевидно, купленные на деньги богатого пожилого князя. - А. Т.), и мы жили недурно» [4, с. 165]. После гибели Эмилии граф NN, дабы снова удобнее устроиться в жизни, снова несколько раз становится любовником-альфонсом, причем теперь уже не гнушаясь и старыми женщинами: «Не хочу говорить о дальнейших моих любовных приключениях, (…) хотя мне удалось еще разорить двух или трех женщин (правда, немолодых)» [4, с. 166]. Когда и этот источник дохода иссякает, герой наш делается «ростовщиком и, сверх того, забавником, шутом, поверенным мужей и жен в их маленьких слабостях (иначе говоря, сводником. - А. Т.)» [4, с. 166]. благодаря таким мерам, графу снова удается втереться в высшее общество, и он, как кажется, ни о чем другом более не мечтает («я доволен своим положением» [4, с. 166]). В сравнении с карамзинским героем Федор Павлович Карамазов в качестве приспособленца смотрится достаточно бледно, но этому есть логичное объяснение. Дело в том, что на протяжении своей жизни Карамазов-отец постепенно переходит от бедности к богатству: «Федор Павлович (…) начал почти что ни с чем, помещик он был самый маленький, бегал обедать по чужим столам, норовил в приживальщики, а между тем в момент кончины его у него оказалось до ста тысяч рублей чистыми деньгами» [3, с. 9]. богатея, Карамазов-отец, несмотря на свою ужасную репутацию, неизбежно начинает приобретать в местном обществе все больший вес, а следовательно - большую власть и независимость от других людей с их мнениями, чем он с успехом пользуется. Вот почему приспособленчество у Федора Павловича в основном проявляется в двух вариантах: в способности в молодые годы быть приживальщиком (приживальщиком, однако, при первой же возможности превратившимся в жадного до чужих денег хапугу!) и в склонности к шутовству. Маска шута, которую Карамазов был вынужден носить в молодости, будучи полунищим приживальщиком, осталась с героем на всю жизнь в виде неискоренимой привычки. Этим Федор Павлович бравирует и перед старцем Зосимою: «Вы видите пред собою шута воистину! Так и рекомендуюсь. Старая привычка, увы! (…) это у меня еще с юности, как я был у дворян приживальщиком и приживанием хлеб добывал. Я шут коренной, с рождения (…)» [3, с. 46-47]. Когда же герой пошел в гору, разбогател, в его поведении произошли резкие перемены, но отнюдь не в лучшую сторону: «Держал же он себя не то что благороднее, а как-то нахальнее. Явилась, например, наглая потребность в прежнем шуте - других в шуты рядить» [3, с. 26]. Карамазова-отца нельзя в прямом смысле слова назвать альфонсом, однако в первом браке он, обокрав свою куда более состоятельную жену и, разумеется, живя на деньги супруги, ведет себя, как расчетливый муж-вор. Читателям с первых страниц романа становится известно, что, женившись на Аделаиде Миусовой, Федор Павлович «подтибрил у нее тогда же, разом, все ее денежки, до двадцати пяти тысяч, только что она их получила (…) Деревеньку же и довольно хороший городской дом, которые тоже пошли ей в приданое, он долгое время и изо всех сил старался перевести на свое имя (…)» [3, с. 11]. Позерство (актерствование) и склонность эпатажу. Привычная роль шута, которую всю жизнь играет Карамазов-отец определяет его поведение. Герою в полной мере присуще актерствование в худшем смысле этого слова: фальшивое кривляние на публике, разыгрывание малопристойных «сцен». Как сообщает повествователь, «Федор Павлович всю жизнь свою любил представляться, вдруг проиграть пред вами какую-ни будь неожиданную роль, и, главное, безо всякой иногда надобности, даже в прямой ущерб себе» [3, с. 14]. Перед поездкой семьи в монастырь к старцу Зосиме Алеша предчувствует, что отец его согласился поехать, «может быть, для какой-нибудь шутовской и актерской сцены» [3, с. 38], а Дмитрий и вовсе именует Федора Павловича «подлейшим комедиантом» [3, с. 83]. Подтверждает слова старшего сына и сам герой, бесстыдно объявляя в конце визита в монастырь: «Я все слушал да представлялся (…) а теперь хочу вам и последний акт представления проделать» [3, с. 99]. Если Карамазов-отец справедливо именует себя «коренным шутом», граф NN вполне может быть назван «коренным комедиантом». Шутом в прямом смысле слова карамзинский герой становится только к старости, до этого он выступает злым, наглым насмешником, для которого нет ничего святого. Вспомним, что единственный талант графа - умение сочинять «выразительные карикатуры» [см.: 4, с. 151]. Любви для героя не существует вовсе, влюбленность, с его точки зрения, - это «искусство притворяться и самого себя обманывать» [4, с. 155], женитьба - «благородный спектакль» в собственном доме [4, с. 156], а лучшее развлечение - «играть любовные комедии на театре и в свете» [4, с. 166]. Для того чтобы соблазнить бывшую жену, граф разыгрывает перед ней, как по нотам, целый спектакль: сперва вздыхает и со слезами напоминает Эмилии об их прежних чувствах и своем «потерянном счастье», затем требует бежать с ним, грозясь в противном случае застрелиться. За всеми этими словами и поступками нет ни тени чувств, есть только точный и холодный расчет холодного сердца. От Карамазова-отца графа отличает последовательность: герой Карамзина ни разу не разыгрывает «представления» в ущерб себе и своим целям! Стремление к эпатированию общества у обоих героев буквально не знает границ. Граф добивается скандальной известности по всей Европе, «самым неблагопристойным образом» роняя на землю родовитых немецких дам во время танцев и укусив за ногу Папу Римского, однако венцом своих «деяний» он считает бегство с Эмилией из дома старого князя: «Торжество мое было совершенно; я живо представлял себе изумление бедного князя и всех честных людей; сравнивал себя с романическими ловеласами и ставил их под ногами своими: они увозили любовниц, а я увез бывшую жену мою от второго мужа! (…) В M-е знатные мои родственники не хотели пустить меня в дом, а набожные тетки и бабушки, встречаясь со мною на улице, крестились от ужаса. Зато некоторые молодые люди удивлялись смелости моего дела и признавали меня своим героем. Я покоился на лаврах (…)» [4, с. 164-165]. Федор Павлович стяжает скандальную славу местного бесстыдника и развратника многочисленными выходками, такими, что «иных в городе, даже из самых беспутнейших, при взгляде на него коробило» [3, с. 111]. Пиком эпатажного поведения героя становится неясная история с надругательством над юродивой Лизаветой Смердящей. Карамазов-отец, возможно, и не имея прямого отношения к этому мерзкому поступку, тем не менее, счел нужным «подразнить» общественность, не препятствуя и даже находя «забавным» то, что сына Лизаветы назвали Павлом Федоровичем. Начав какую-нибудь отвратительную сцену, герой не может удержаться, чтобы не показать себя перед «зрителями» еще хуже и не «наплевать до бесстыдства» тем, кому и без того уже сделал «бессовестнейшую пакость» [см.: 3, с. 97]. Склонность к разврату и попирание семейных ценностей. Ни графу NN, ни Федору Павловичу не присущи такие качества, как супружеская верность и приверженность семейным ценностям. Оба героя изображаются авторами равнодушными, жестокими и неверными мужьями, нимало не щадящими чувства своих жен. Любопытно, что и граф, и Карамазов-отец находят себе небогатых, даже бедных невест-«сирот», руководствуясь отнюдь не бескорыстной любовью, а самым что ни на есть подлым расчетом: возможностью жить в браке с полностью зависимыми от них супругами, абсолютно не считаясь с ними. «Я выбрал прекрасную небогатую девушку (хорошо воспитанную в одном знатном доме), надеясь, что она из благодарности оставит меня в покое, и в сих мыслях обещался на другой день ужинать, по обыкновению, с глазу на глаз с резвою Алиною, которая тогда занимала меня своею любезностию» [4, с. 156], - без обиняков сообщает читателям граф. Герой без зазрения совести изменяет Эмилии и после расторжения их брака, увезя ее в качестве любовницы в Москву от второго мужа. У Достоевского мы узнаем, что вторая жена Федора Павловича, мать Ивана и Алексея Софья «была из “сироток”, безродная с детства, (…) взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи» [3, с. 16]. После бегства из дома генеральши и венчания с Карамазовым выясняется, что юная и неопытная Софья «променяла (…) благодетельницу на благодетеля. (…) Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем, что она, так сказать, пред ним “виновата” и что он ее почти “с петли снял”, (…) даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия. В дом, тут же при жене, съезжались дурные женщины, и устраивались оргии» [3, с. 16-17]. Неверность графа и Карамазова-отца, бессовестное попирание ими брачных обязательств и оскорбление достоинства жен в обоих случаях становятся причиной гибели несчастных женщин. бессердечный граф говорит об этом прямо: «Эмилия (…) жаловалась иногда на мое равнодушие и, наконец, узнав, что я вошел в связь с одною известною ветреницею, слегла в постелю; сказала мне, что, быв женою, она могла сносить мои неверности, но, сделавшись любовницею, умирает от них» [4, с. 165]. В «братьях Карамазовых» сообщается, что в результате бесчеловечного отношения со стороны мужа с Софьей в скором времени «произошло вроде какой-то нервной женской болезни, встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту болезнь кликушами. От этой болезни, со страшными истерическими припадками, больная временами даже теряла рассудок» [3, с. 17]. Эти припадки сводят вторую жену Федора Павловича в могилу после восьми лет замужества. Сопоставление образов графа NN и Федора Павловича позволяет обнаружить в герое Карамзина немало черт, присущих инфернальному персонажу «карамазовского» толка: умеющему приспособиться (за счет других) к любым обстоятельствам человеку «дрянному и развратному», ничем не гнушающемуся и не способному к раскаянию.