Безопасность детства соотносится, с одной стороны, с процессами аффектированной социальной чувственности в которые встроено детство («онтология желания»), с другой - со стратегиями философско-антропологической рефлексии, где в центре внимания детство в его историческом и особенном представлении. Но чтобы говорить о безопасности, надо определить константы и ценности детства: что именно нужно хранить и оберегать? И поэтому пониманиедетства оказывается связано с противоречивой социальной реальностью и «выплесками желания», схватываемыми в отношениях эстетического и этического компонентов в сфере биополитики и соответствующих исчислений действий биовласти. Прежде всего, нужно представить феномен детства с помощью философии события и аналитики топологической субъективности. Это дает возможность анализировать тему безопасности детства в ее возникновении и становлении. Очеидно, что мощное воздействиеинформации и дигитальных практик по ряду позиций совмещаются с представлениями и действиями техники, которая эффективно выполняет функции человека, а организм может быть наилучшим образом представлен как «техническое устройство» в биотехнологических проекциях и действиях искусственного интеллекта. Развитие идеи «сканируемого» организма и способов его создания посредством техники ⸺ повседневность, в которой находится современный человек. Тут словно бы сами собой смещаются эстетические и этические основания социального и индивидуального бытия, что способно приводить к утрате ответственного свободно избираемого поведения. Ведь цифровые устройства способны «видеть невидимое» - так ребенок, пребывая в цифровой реальности, способен представлять воображаемое и желанное. Цифра создает советчиков, регуляторов поведения и создателей новой реальности. Техника же свидетельствует, что организм не совершенен, и определяет, как его можно исправить - биотехнологии и компьютерные программы направлены на корректирование органических процессов. Такое корректирование работы организма происходит 39 в цифровой реальности - соответственно, логика ее функционирования переносится на логику действий организма, что требует глубокого философско-антропологического исследования процессов и следствий таких взаимодействий. Анализ проблем безопасности детства обращенк значимости «феномена чувственного» в культуре («разделение чувственного»), что дает возможность состояться первичной этической интуиции признания и понимания другогои обращает к рефлексии антропологического в ситуации (пост) современности. Носуществует иное измерение существования, в котором отдельные противоречия могут быть преодолены на надпротиворечивом уровне. В этом плане религиозное просвещение должно исходить из признания особого рода ценностей, которые надстраиваются и действуют поверх исторически легитимных установлений («Исповедь как событие прерывает временной горизонт»). На таком фоне могут быть рассмотрены этические концепции в их историческом представлении словно бы в диалоге с надпротиворечивыми ценностями ⸺ таков переход от «этики дискурса», «ситуационной этики» и «этики человеческого вида» к ответственной этике события. С темой безопасности детства коррелирует тема правительности, смысл которой в решении проблемы соотношения власти и свободы. Следует анализировать действия субъектов в качестве свободных и проявляющих свою волю представителей сообществ, причем особое внимание обращено на рассмотрение взаимозависимости структурных отношений сообществ (социальное, гендерное, конфессиональное) и экзистенциальных предпочтений субъектов (свобода выбора, ответственность, предпочтения вкуса). При переходе от анализа общей ситуации к особенной теме безопасности детства необходимо провести критику фигуры «массмедиального шамана» как персонификации навязываемой информационной субъектности. Формируется инфантильность, как неспособность к ответственности - она сопряжена с невозможностью самостоятельного свидетельствования о смысле происходящих событий. Гигантское количество информационных поводов на огромной скорости создает эпоху не-извлекаемых смыслов. Соответственно, борьбас навязываемым предписывающим кодом поведения становятся одной из доминантных характеристик ответственного этического мышления и поступания. 40 Новые формы формирования и действия социальной чувственности, меняя скорости и объемы воспринимаемого материала, изменяя сам сигнал, закрывая одни и предлагая другие каналы подачи информации, новые формы образования формируют новый тип участников социальных процессов. Эффективность в отличие от других принципов легитимации таких, как справедливость, красота и истина, выражается прежде всего в скорости. «Быстрее и лучше» являются единственными характеристиками эффективности, которая предстает последним принципом легитимации, поддающимся прямому расчету. Поскольку же цифровая реальность связана с «логистикой» социальности в биополитическом социуме, человеческая сущность подгоняется к фигурам и образцам поведения самодостаточно функционирующей чувственности. Цифровой субъект готов использовать различные и не вполне изученные по своему воздействию способы редактирования организма, которые ему «предлагает» техника. Здесь возникает тема проектирования субъекта в цифровом пространстве, желания воспользоваться возможностями техники и в результате стать частью ансамбля «спроектированных людей и инструментов». Говорить о безопасности детства, значит представить гетерогенную множественность влияний и воздействий на личность в ситуации фрагментированной реальности и неопределенности рефлексивных программ в концептуальной целостности с возможностью конструктивных добавлений в последующих исследованиях социализации и образования. В диагностике ситуации зафиксирован кризис традиционных педагогических нарративов. Содержательная и эвристическая значимость транспедагогики способна дать целостное представление о сложных и противоречивых процессах социализации и образования. Устанавливаются константы «космоса детства» с их онтологической значимостью и возможностью сопротивления троллингу, анализируются характеристики бытия детства в глубинной укорененности в жизненную органику и символический универсум культуры. Тут сам вопрос о детстве ведет к истокам: традиционные смысложизненные ценности, связанные с национально-культурными представлениями мира, образуют глубинную архитектонику сознания, воздействующую на этнопсихологические, социокультурные и философско-41 образовательные стороны детства. Так ориентированная мысль, соединяющая в себе онтологические и ценностные параметры понимания, дает возможность ответственно ориентироваться в информационных потоках и числовой реальности в силу смысловой и экзистенциальной значимости событий. Сегодня вместо классического повествования-наставления формируется дискретный видеоряд: формирование сознания детства катастрофически множественно, не может быть сведено к одному рассказу, не укладывается в одну объясняющую схему. Это достигает предела в ситуации конфликта и войны, бедности и бездомности. Сложность ситуации усиливает нарастающий троллинг - современная фрагментарная нормология внутри себя порождает вопрос о пределах неблаготворного воздействия на детство. Методы троллинга довольно многообразны - они основываются на подмене понятий, софистике, языковых играх, грубом нарушении логики высказываний, логике абсурда, иронии и сарказме, корыстной подтасовке информации. Троллинг чаще всего базируется на изначально неверном утверждении, умышленной игре на чувствах, намеренном переводе серьезных вещей в фарс. Как безопасность детства может быть позиционирована в ситуации радикальных разрывов социальных порядков, ценностных зияний, мировоззренческих противоречий, этнического национализма, навязчивого троллинга? «Субъективность детства» выстраивается в пространстве повторяющихся положений. Так в детском лепете ребенок соотносит себя со взрослым не как личность с личностью, а как мало сознающая свои пределы самость с частями мира, который ей отдан и внутри которого эта самость расправляет плечи (В. В. Бибихин). Безопасность формируется через уважение к образу - для детства на всех этапах взросления и социализации огромное значение имеет внутренняя конфликтность отдельного человека с его собственной - внешностью это может привести к симптомам «расстройства надежды»: ребенок чувствует свою крайнюю фрагментированность, позволяя только отдельным аспектам себя быть видимыми для других и взаимодействовать с ними. И здесь дело не только в исторических реалиях и обличьях. Социализацию - вхождение ребенка в историю, на разных «возрастах детства» 42 (Филипп Арьес) сопровождает персонаж-скептик, персонаж-карикатурист, агент сомнения, неверия и отрицания. Современные реалии еще более отмечены присутствием «злого демона» отчуждения, недоверия и даже смерти, тем более, что есть субъекты-провокаторы, активно и безжалостно действующие в социальных сетях, где троллинг является одним из самых действенных и практически ненаказуемых механизмов жесткой манипуляции сознанием и поведением отдельного человека или группы. А тот факт, что детство по многим позициям чрезвычайно гипнабельно, делает его особенно зависимым от внушений и провокаций. Именно кризис «больших нарративов» вызвал вопрос о транспедагогике с ее особым дискурсом и формами репрезентации: транспедагогика оказывается реакцией педагогической рефлексии на появление новых вызовов, связанных в первую очередь с ростом значимости цифровой информации. Ведь, следует признать, под вопросом оказывается весь традиционный образовательно-педагогический дискурс, другие потоки информации активно действуют в «цифровом сознании» времени. Транспедагогика способна представлять фрагментарное культурное и образовательное пространство в некоторой гетерогенной целостности. В одном временном интервале сосуществует наличное множество содействующих и противодействующих установок. Транспедагогика не имеет институций в социокультурной реальности, не имеет нормативного воплощения. Более того, может быть представлена в разных поименованиях («метапедагогика», «педагогика повседневности» - это зона непрерывного возникновения и распада ситуационных смыслов. Материалом для транспедагогического воздействия оказывается жизненный мир повседневности с предельной поляризацией ценностных представлений. Цифровая реальность становится самодостаточным воспроизводством смыслов и ценностей: создаются и действуют воображаемые существа, не просто выходящие на поверхность повседневности, но становящиеся актуальными маркерами социальных желаний и пристрастий. При этом возможность непосредственного воздействия субъектов на виртуальную среду превращает субъектов социализации и образования в самодостаточные существа. Это усиливается тем, что все более активно действуют воля и желание субъектов, пребывающих в пространстве биовласти, которая выступает инструментом 43 функционирования институций и служит источником правил и ограничений, управляющих деятельностью людей. Эти правила и ограничения зависят от ответа на вопрос о том, какую природу должен иметь человек. Соответственно, борьба с предшествующим предписывающим кодом поведения становятся одной из доминантных характеристик транспедагогического воздействия. Транспедагогика зачастую может оказываться не совместимой ни с чем формально определенным и программно утвержденным. На этом фоне следует разрабатывать аналитику ценностного мира детства и образования с пониманием значимости всех влияющих на них факторов воздействия. Можно ли о педагогике как системе знания говорить в топохроне пронизанной цифровыми процессами современной жизни? Существует ли целесообразно обоснованная идеальная цель образовательного усилия и может ли она быть внятно сформулирована и спроецирована в конкретные стратегии социализации? Транспедагогика в такой проекции предстает как унифирующее описание соответствующих механизмов воздействия и в этом плане ее конструктивная роль сводится к представлению новых функциональных построений, которые могут быть эффективно использованы в программах социализации и образования. И на фоне действия актуальных концептов еще раз нужно обратить внимание на антропологию детства. «Цифровое общество» делает детство наиболее уязвимым в пространстве социальных манипуляций. Значимые для детства воображаемое приобретают посредством цифровизации словно бы самодостаточную значимость, заменяя реальное. Именно детство становится зоной информационных воздействий - так наряду с прочими способами современных гибридных столкновений ведется война за будущее, где определенным способом выстроенная информация способна заменять знание о жизни. Поэтому важно осознать особенности и способы такой информации в мире детства, что предполагает его понимание как особого сообщества. И как раз тот факт, что детство оказывается в зоне действия информации, способной во многом уводить от реальной жизни и знания о ней, бросает детство в «голую жизнь», где оно может оказываться совершенно одиноким и незащищенным. И в связи с этим встает вопросо принципиальной амбивалентности транспедагогки. С одной стороны, она может информативно превосходить 44 возможности аудиторного учебного процесса, иногда даже вступать в конфронтации с ним, а с другой стороны, представляет достаточно жесткую информационную машину, что вызывает негативное отторжение от программной «педагогики» и предполагает необходимость критического взгляда на процессы и результаты транспедагогики. Стало быть, важно не только признание транспедагогики как «того, что есть», но важна и диверсификация транспедагогики как варианта большого педагогического нарратива: необходима критика транспедагогики в смысле понимания ее возможностей и пределов. Новые формы образовательного процесса не являются нейтральными. Меняя скорость и объем воспринимаемого, изменяя сам сигнал, закрывая одни и предлагая другие каналы подачи информации, новые формы образования формируют новый тип участников процесса. «Быстрее и лучше» являются единственными характеристиками эффективности, которая предстает последним принципом легитимации, поддающимся прямому расчету. На детство, еще раз следует подчеркнуть, оказывает мощное транспедагогическое влияние видеоряд с его навязыванием стереотипов и образцов поведения, что особенно значимо для ситуации постмодерна («общество спектакля»), где зрелище становится одним из основных способов формирования образов мира и личностного развития. Вследствие этого, детствоутрачивает способность естественно в своем культурном пространстве свидетельствовать о жизни и мире и, как следствие, способнопревращатьсявособогородасимулятивноепредставление. Детство оказывается корыстно вмонтированнымв рекламу, политические программы, стратегии социализации - утрачивает свойства автономности и несводимости ни к чему другому в сложной социальной реальности. Детство словно бы отчуждается от самого себя - этот негативный эффект предельно усилен в числовой реальности пост-модерна, в переживаниях конфликтов и войны, богатства и бедности, которые могут представить в числовой реальности как то, что может быть легко ⸺ иллюзорно ⸺ преодолеваемо сменой виртуальных образов. Позитивным смыслом действия транспедагогики предстают экзистенциальные или персоналистские стремления выскользнуть за пределы информационного давления и господствующего цифрового кода. Ведь полная включенность в цифровую реальность в результате 45 может приводить к возникновению вызываемой такими переживаниями шизофрении восприятия. Поэтому затрагивающие непосредственные жизненные ситуации, где общение и пребывание в цифровой реальности являются одними из самых значимых, транспедагогические процессы способны в известной степени противодействовать захвату детства миром навязываемых ценностей. Детство обретает характер феномена, перестает представать как компонентчего-тодругого - значимо самое посебе. Так способно возвращаться в свои собственные бытийные места, о которых писал Филипп Арьес, обозначая их как укоренные в жизненной истории «возрасты детства». Традиционный дискурс воспитания потеснен информацией и всей объемностью цифровой реальности. На этом фоне обращение к всеобъемлющему космосу детства предстает как поиск устойчивых констант существования6. Философия детства актуализирует событийный опыт социализации, включающей органические и символические параметры жизни. Именно обращение к теме события возвращает философию детства к своей метафизической уместности. Детство возвышается над потоком объяснений в виде несводимого к ним феномена. Значим опыт русского космизма в контексте обсуждаемых вопросов для представления смыслов и ценностей, способных сдерживать и даже преодолевать навязчивую настойчивость цифровой реальности. Самим фактом существования космизм свидетельствует о бытийной обращенности мысли - это воплощение грезы о вечном родстве, неразделенности, любовном пребывании. Именно энергия таких желаний дает силу утверждению. Свидетельствует о неразделенности - это событие мысли, значимое самое по себе, где интуиция соединена с переживаниями-видениями творческого первообраза.